Ещё до слободы Покровской

О месте расположения изначального Саратова долгие годы ведутся напряженные краеведческие споры. Одни считают, что город начинали строить в районе нынешнего села Пристанного на правом берегу Волги, другие называют таким местом Увек, третьи южную сторону Глебучева оврага. Но многие из специалистов придерживаются четвертого варианта они склонны считать местом рождения Саратова левобережный мыс, образуемый впадением речки Саратовки в Волгу. Теперь это дачный пригород г. Энгельса.

А вот год основания Саратова известен достаточно определенно и этим мы обязаны попу Денису Иванову, переписывавшему в конце шестнадцатого века Евангелие. Заключая переписку, поп сделал такую важную для нас надпись: "Лето 7098/1590 год новой эры Г.М.) месяца июля во 2 день в память положения пояса Пречистой Богородицы приехал князь Григорий Осипович Засекин да Федор Михайлович Туров на заклад города Саратова ставити."

Где начинал свою жизнь Саратов, достоверно неизвестно, но точно установлено, что к концу 1610-х годов город стоял на левом берегу Волги. Московский купец Федот Котов, следовавший в 1623 году с "царской казной" в Персию, так описал увиденную саратовскую крепость: "А на Саратове город стоит на луговой стороне, стоячий острог (забор Г.М.), башни рубленые, круглые, дворы и ряды в городе, а за городом стрелецкие дворы и рыбные лавки и амбары, где кладут с судов запасы. А стоит город над Волгой на ровном месте, а по нижнюю сторону речка Саратовка вышла из степи, а около пошла степь во все стороны".

Надо сказать, что в те годы в наших степях жили кочевые воинствующие народы: черемисы, татары, киргизы... Для защиты от них своих земель Московским государством и была поставлена Саратовская станица, а при ней небольшое войско. В 1630-х годах постоянный гарнизон Саратова состоял из двухсот человек пеших стрельцов, сотни стрельцов конных, сотни "годовальщиков", нанимавшихся служить на год или два, четырех пушкарей да двух воротников у городских ворот. Вооружалось войско алебардами, пищалями, фальконета-ми, мечами и бердышами, чтобы они, как гласит летопись, "могли громом своих пушек и пищалец оглушить варваров".

Начальство города состояло из восемнадцати "боярских детей", трех сотников, стрелецкого головы и воеводы.

Сторожевая служба первых саратовцев велась следующим образом: конные отряды стрельцов высылались в разведку за городскую стену и вал. Они объезжали окрестные степи и если видели вдали конных степняков, а это могли быть черемисы. калмыки, киргизы или нагайцы-татары, то спешно возвращались в станицу и предупреждали о приближении неприятеля. Конечно же, саратовцы предпочитали, выезжая на разведку, держаться ближе к своим засекам и земляным валам с деревянными сторожками, которые они строили вокруг своих жилищ и поджидали врага за этими преградами. Гораздо опаснее было встречаться в бою со степняками в листом поле. В первые годы у Саратовской станицы было за рвом и земляным залом шесть сторожевых башен с бойницами, где сидели стрельцы с пищалями, встречавшие при необходимости огнем непрошенных гостей.

Важной вехой в истории молодого Саратова стал 1630 год. В город прибыло сразу 126 стрельцов, многие из которых были плотники. Они выстроили вокруг посада новый острог с высокими бревенчатыми башнями. Теперь из бойниц башен глядели не стволы пищалей, а устрашающие жерла пушек. Воевода и прочее начальство кили в центральной части (города), стрельцы же с чадами и домочадцами ставили свои жилища за городом в посаде.

Отряды саратовских стрельцов, как и все русское войско семнадцатого века, состояло из постоянных служилых людей, причем дети стрельцов обычно тоже шли в стрелецкую службу. Воины имели единую, установленную царями Московского государства, одежду и вооружение. Стрелец прежде всего обязан был иметь своего коня, не имевшие коней выполняли только внутри городовую службу одевались они в длинные кафтаны с высокими воротниками, на грудь надевался тегиляй, сделанный из толстого сукна, который мог ослабить сабельный удар. Головным убором зимой и летом служила высокая утепленная папка с меховым околышем шириной до десяти сантиметров. На кушаке, которым подпоясывался кафтан, висели нож, "хлебальная" ложка, пороховница и кожаный мешочек с пулями для пищаля.

По другому одевались "боярские дети", присылавшиеся из Москвы на определений срок службы. Их грудь от вражеского меча защищали кольчуга, панцырь, бехтерец или медная кираса. На голове начальники носили шлем с шишаком и продольной металлической полосой над носом, шею охраняла металлическая сетка, пускавшаяся от шлема до плеч. За особые заслуги от царя воеводе и боярским детям давались нарукавники, налокотники и наколенники, тоже, разумеется, из какого-либо металла.

В обязанность саратовским стрельцам вменялась не только охрана российских земель от набегов кочевников, они должны были также сопровождать по Волге купеческие суда, следовавшие с товаром к морю, в южные страны. В те годы на волге разбойничало много шаек, нападавших на торговые караваны, грабивших их убивавших людей. Для этого группы станичников, вооруженных фальконетами малокалиберными пушками), выплывали навстречу судам и сопровождали их некоторое время, затем передавали их охрану пушкарям других станиц или городов. правда, нередко люди, высланные для охраны, сами грабили купеческие суда. С годами население пригорода Саратова, посада, быстро разрасталось, много появилось беглых крестьян, казаков, переселялись на новые места ремесленники и другие "работные" люди. Богатые люди из других городов приезжали в Саратов и брали на откуп места для рыбной ловли, скупали земли, нанимали работников для к обработки. Потянулись к Саратову и многочисленные торговые люди. За городом настроились ряды лавок и кабаков, у которых целыми днями толпился народ, а вечерами лавочники и кабатчики подсчитывали солидные барыши. Видя, как много через городскую заставу проходит рыбаков с уловом, охотников добычей да разных торговцев, наиболее предприимчивые саратовцы стали организовывать, своего рода, таможни и брать за вход в посад пошлину, весьма прилично нагревая на этом руки, отстегивая немалую часть воеводе, чтобы не было с его стороны претензий. Потом, с разрешения воеводы таможни, сторожевые вышки стали сдавать на откуп желающим за огромные суммы. Сдавались городские банк, места для стирки белья в речке Саратовке, переправа через Саратовку и даже воду зимой из проруби можно было черпать лишь за определенную плату.

Полновластным хозяином города был воевода. Он мало придерживался правительственных законов, по своему усмотрению видоизменял их, обирал купцов, брал взятки за выдачу откупных грамот. По приказу воеводы стрельцов стали использовать не только на сторожевой службе, но и на строительной, например, на возведении городской стены. А это было делом тяжелейшим. Если в Москве, Новгороде, Пскове, да еще кое-где городские стены делались каменными, то в Саратове, используя имеющийся в изобилии другой строительный материал, их сооружали так: из крепко сплетенного хвороста ставились рядом две стенки, а внутрь насыпали землю и песок, плотно их утрамбовывая.

Саратовцы, как и большинство россиян, были глубоко набожными людьми. Города на Руси начинали строить с церкви. В Саратове их было несколько. Историк Саратовского края А. И. Шахматов так описал одну из них, поставленную в середине семнадцатого века во имя Нерукотворного Спаса. "Собор был деревянный на каменном фундаменте, стены и потолок внутри, вместо штукатурки, оклеены холстом, по которому рисовались образа и сцены из Святого Писания. Колоколов не было: вместо них были металлические доски, повешенные на столбах, врытых возле церкви. В эти доски ударяли особого рода молотками (клепало) для набата и призыва христиан к молитве. Такие же доски, но меньшего размера имелись и на сторожевых башнях. Другая церковь была Казанской Божьей Матери, основанная при устройстве Саратовской станицы".

Воевода и боярские дети имели в приходских церквях свои собственные иконы. Такие иконы развешивались по внутренним стенам церкви и на столбах, поддерживавших потолок, и прихожанин, молясь перед общими церковными иконами, чтил, однако, преимущественно свою. Во время болезни или в каких-то торжественных случаях такую икону приносили временно домой и пели перед ней молебны.

Иногда в Саратове у церквей или воеводского дома раздавались выстрелы из пищалей. Это специально выделенные для этого дела стрельцы периодически палили по воронам, чтобы те не садились на крыши церквей и не оскверняли их.

В середине семнадцатого века на саратовских улицах можно было встретить мужчин особого рода. Одни из них были одеты в однорядки, другие в поношенные ферези. третьи в охабени. У каждого из них был в руках сверток бумаги, гусиное перо за ухом, а на шее болталась привязанная на веревке чернильница из обожженной глины. Сидели эти люди на чурбанах перед маленькими столиками. Это были уличные подъячие, писавшие тут же под открытым небом челобитные, жалобы, завещания, крепости. У иных из подъячих торчало под мышкой переплетенное телячьей или свиной кожей "Уложение царя Алексея Михайловича". В этой книге они отыскивали подходящую к делу статью или клали "Уложение" себе на колени и на его переплете писали бумаги. В просителях недостатка не было. Грамотных людей в городе было очень мало, появится иногда какой-нибудь заезжий студиозус, что значит ученик академии, но уж он так высокомерен, что к нему и не подступись. Ходит по городу с учеными книжками в руках, а книжек таких в Саратове того времени никто и не видывал. Книжки вызывали у простого люда то уважение, то страх.

Газет, радио или телевидения в луговом Саратове, как вы сами понимаете, не было. Официальные царевы указы прибывали в город со специальными посыльными, а все остальное доходило в виде мало проверенных слухов: кто-то куда-то ездил и слышал там... Или кто-то откуда-то приехал и рассказал... Например, саратовцы долгое время хлеб сами не выращивали, поскольку боялись набегов кочевников на свои поля и пользовались привозной пшеницей и рожью. Однажды был большой перебой с привозом хлеба в Саратов, и тут же кто-то из приезжих сообщил, что царь Михаил Федорович издал когда-то указ. по которому запрещалось привозить в Московское государство хлеб из литовского рубежа". Причем подобный указ действительно некогда был издан. Так вот, по слухам выяснилось, что царский указ вышел потому, что в Литве какая-то вещая старуха на рожь нашептала и тем людей русских губила. Так и оправдали временное отсутствие хлеба.

В другой раз приехал из Перми некий купец и сказал, будто бы вышел такой царский указ: казнить всех магов и чародеев, очистить от них Русь Великую.

— А как их распознать, этих колдунов? — поинтересовались доверчивые саратовцы.

— По их делам сразу заметно, что они чародеи,— ответил пермяк — Вот у нас в городе некто Талев, крестьянин, напустил своим волшебством на всех икоту. Народ сразу понял, что он колдун. Схватили его да в сыскной приказ отволокли. Под пытками он и признался. На другое же утро казнили Талева, сожгли на костре.

Саратовцы тоже кинулись искать по городу и посаду колдунов-чародеев-волшебников, но, кажется, обошлось без казней.

Был и в Саратове свой приказ, только не "сыскной" назывался, а "холопьев". Ежедневно сюда приводили за разные провинности холопов, допрашивали их, а потом выводили на улицу, где стоял вкопанный в землю деревянный конь. Виновного сажали на этого коня, пригибали к деревянной шее и привязывали в этом положении, затем ему отпускалось присужденное количество ударов кнутом. Стоны, плач, рев постоянно раздавались у этого приказа. Но были наказания- и по-страшней. Особо отъявленным преступникам вырезали ноздри, языки, отрезали носы и уши, отсекали пальцы, руки и даже головы. Однако эти казни могли бы, пожалуй, считаться относительно легкими в сравнении с заливкой горла растопленным оловом, подвешиванием на крюке, вдетом между ребрами и посажением на кол.

И все же, самой мучительной считалась казнь, назначавшаяся только женщине, убившей своего мужа. При вынесении приговора земский или губной старосты так и зачитывали: "По статье четыренадесять главы двудесятой первой "Соборного Уложения", в коей написано: а будет жена учинить мужу своему убийство или окормит его отравою, а сыщется про то доказательство: и за то ее казнити—живую вкопати в землю без всякой пощады... Великие государи цари и великие князья Иван и Петр Алексеевичи и царевна великая княжна Софья Алексеевна." Женщину — убийцу мужа — закапывали по грудь в землю и рядом ставили стражника, чтобы никто из сердобольных не подавал ей воды или еды. Через три — четыре дня мучений жертва умирала.

Теперь предлагаю взглянуть на жизнь и быт саратовцев семнадцатого века глазами иностранцев. Это голштинский ученый и посол Адам Олеарий, посетивший Саратов в 1636 году, и голландец Стрюйс, побывавший здесь в 1669 году. Их сведения об образе жизни, нравах и обычаях русских людей во многом схожи между собой. Их рассказы я передаю обобщенно в изложении А. А. Шахматова, в книге "Исторические очерки города Саратова", 1891 г.

"Отдавая справедливость способностям русских в делах, в соображении, Олеарий находит их лживыми: разговоры имели у них всегда содержанием грязные истории, хвастовство в развратных действиях, в грубости и жестокости, не сознавая их, таковыми. Обстановка внутренней жизни, с точки зрения европейской, была крайне проста: дома были деревянные, тесные, холодные и построенные как бы на скорую руку. Убранства в домах не было никакого и вдоль стен находились только лавки, иногда покрытые плохими персидскими коврами или простым войлоком: один, редко два стола и одна или две передвижные скамьи, приставленные к столу, составляли всю мебель, а в переднем углу нечто вроде киота с образами. В домах боярских и зажиточных людей единственное украшение голых стен составляли образа и по большей части в дорогих, усыпанных каменьями и жемчугом, окладах: огромная печь, согревавшая боярскую палату, делалась из расписного изразца, с печурками и карнизом. Роскошь богатых русских людей выражалась в большом числе явств и напитков за столом, в большом количестве холопов (от 30 до 60) и лошадей на конюшне с дорогой упряжыо, разукрашенной серебром и бляхами. Страсть к вину была настолько сильна, что пили вино до совершенного опьянения, пили не только мужчины, но и женщины, даже дети, простое вино и с перцем. Женщины без стыда жертвовали целомудрием за вино: мужчины и женщины за зерно закабаляли себя с детьми и всем потомством своим: женщины тщеславились тем. что удовлетворяли прихоти сразу нескольких мужчин. Обман, ложь, особенно при торговле и обмене, считалось "хитрой штукой и делом умным". Вообще русский человек невежественен, жесток в обращении, вынослив при телесных наказаниях...

Но в то же время он был крайне суеверен: верил в колдовство, порчи, ворожбы и в то, что наружное омовение очищает от всех действий, как бы грязны они ни были. А потому прежде чем войти в церковь в праздничный день, он очень заботился о том, чтобы омыться, надеть белую рубаху и не иметь на себе чего-нибудь грязного. Таковы были убеждения и вера в милосердие Всевышнего у мирного гражданина, таковы же убеждения и вера у вора, у разбойника, который омыв в субботу в бане кровь жертвы своей и надев чистую рубаху и платье, со смирением, на коленях выслушивал заутреню и обедню... При такой степени нравственности прекратить воровство, грабежи, разбои и разгул казацкой вольницы на широком раздолье Волги было Правительству не под силу, несмотря на энергичные преследования Саратовского, Царицынского и Астраханского воевод и жестокие казни." Правы были иностранцы и по поводу разбоев, и по поводу разгулов казацкой вольницы. Не раз штурмовали саратовскую крепость воровские шайки, неся страдания и разруху мирным жителям. Но самую страшную беду принес бунт казаков Стеньки Разина. Об этом бунте в Москве получили сведения в конце лета 1667 года. Князь Иван Семенович Прозоровский был послан в Саратов для ведения оттуда переговоров с Разиным, засевшим со своими казаками в Астрахани. Из Саратова Прозоровский послал своих гонцов в Астрахань с предложением Разину прекратить бунт и повиниться перед государями. Вернулся в Саратов только один из посланников, второго Разин утопил в Волге.

В середине августа 1670 года десятитысячное разинское войско подошло к Саратову. Большая часть его расположилась в районе нынешнего города Энгельса, а казаки, плывшие на стругах по Волге, остановились у острова напротив Саратова. Комментируя поход Разина на Саратов, историк прошлого века писал: "...жители Саратова, всегда с честью и успехом, прежде отражавшие все приступы и натиски и даже преследовавшие врагов далеко вглубь степей, в настоящее время, смущенные слухами о постоянных успехах Разина против высылаемых на него стрельцов и солдат, напуганные ужасами кровопролитий и казней, совершенных Разиным в Астрахани, Черном Яру, Царицыне, имея понятие о Степане Тимофеевиче Разине как о богатыре и чародее, который в город может влететь на ковре-самолете, упали духом и на этот раз не устояли." Воевода Кузьма Лутохин за несколько дней до подхода к Саратову разинского войска совершил непростительную ошибку. Предполагая, что жившие в заволжской степи калмыки попытаются соединиться с отрядами Разина, он выслал из крепости группу стрельцов под командой стрелецкого головы Шахматова для усмирения калмыков. В Саратове же под началом воеводы остался небольшой отряд стрельцов, с которыми Лутохин все же надеялся отразить нападение разинцев.

Стенька Разин не стал штурмовать саратовскую крепость, не послал своих людей под пули и картечь. Его разведчики пробрались ночью в город с благими посулами от своего атамана. И когда Кузьма Лутохин приказал запереть городские ворота и приготовиться к обороне, многие стрельцы уже были готовы сдать крепость без боя. Атаманово войско вошло в город без особого труда. Саратов запылал, зоевода. приказные люди и дворяне были убиты, а дома их разграблены и сожжены...

Шахматов с отрядом вернулся в Саратов через несколько дней после ухода и него Разина. Город встретил их пепелищем, мертвыми телами, плачем оставшихся в живых, голодом, разорением.

Общее горе сплотило саратовцев. Они все принялись за восстановление города: похоронили убитых, затушили продолжавшиеся еще пожары, восстановили церкви, жилища, городскую стену и вал. И когда в октябре того же года Степан Разин, разбитый князем Борятинским под Симбирском, бежал вниз по Волге — саратовцы не пустили его в город.

В конце 1671 года едва восстановленный Саратов был вновь объектом нападения одного из разинских сообщников Федьки Шелудяка, и хотя саратовцы отбились от этой банды, город снова почти полностью выгорел. Вскоре после этого пожарища присланный из Москвы новый воевода Леонтьев послал в столицу следующее сообщение: "Саратов худ. острог весь развалился..." А еще через несколько месяцев пришел ответ-приказ: "Саратов город на горах делать новый", и это нелегкое дело поручили горододельцу полковнику Александру Шелю.

Местом нового Саратова после долгих дискуссий был выбран южный берег Воровского, теперь Глебучева оврага. Многие строения левобережного Саратова, благо он был весь бревенчатый, разбились и перевозились на правый берег Волги. Руководил перевозкой уже известный нам стрелецкий голова Тихон Шахматов, помогал ему его сын Алексей. Замечу к слову, что потомки этих Шахматовых долгое время жили в Саратове и Саратовской губернии. Один из них стал известным историком, другой—Алексей Александрович Шахматов прославился как выдающийся лингвист, академик.

Переезд города на новое место длился довольно долго. Отряды стрельцов еще не один месяц, а может быть, и не один год, жили в старом городе, контролируя передвижения беспокойных кочующих калмыков. Да и многие крестьяне, используя защиту стрельцов, продолжали работы на плодородных левобережных землях, заготавливали сено для скота, охотились в лесах, бортничали. Без всего этого трудно было прожить на пустынном горном берегу, где расположился новый Саратов.

Хутора, разросшиеся в левобережье после ухода из этих мест калмыков, послужили впоследствии началом будущей слободы Покровской.

Автор Геннадий Мишин.