Фотограф Валерий Мосейкин

В московском ЦДХ 25 февраля завершается фестиваль «Первозданная Россия». На выставке, которая открылась в конце января, еще можно успеть увидеть работы лучших российских фотографов, снимающих дикую природу. «Лента.ру» поговорила с одним из них — фотографом и биологом Валерием Мосейкиным, который считает, что главное в его профессии — это охрана природы.

«Лента.ру»: Как вы пришли в фотографию?

Мосейкин: Я снимаю уже лет 30, не меньше. Но вообще я биолог, а сейчас еще и профессиональный эколог. Работая с животными, я начал их фотографировать, чтобы иллюстрировать то, чем занимаюсь. Потому что когда показываешь картинку, образ в мозгу формируется намного быстрее. Можно сто раз рассказать, но это все равно не то. Во-вторых, все, включая ученых, любят хорошие фотографии.

Для вас это было просто хобби?

Это и сейчас больше любительское. Я нигде специально не учился. В моем понимании профессионал — это тот, кто в любых условиях получает стабильно качественный результат.

Однако, конечно, есть место самообразованию. Когда десятки лет серьезно чем-то увлекаешься — читаешь литературу, слушаешь лекции, посещаешь мастер-классы. Я пришел к выводу, что за трехмесячный курс работы с мастером, наставником можно постичь то, на что сам потратил бы три года.

Вы начинали снимать еще на пленочные камеры. Тяжело дался переход на «цифру»?

Легко. У меня сегодня и задачи немного другие. Знаете, в целом природная фотография делится на два блока. Первый — это фотография как цель. Для людей это самореализация, даже тщеславие. Второй — это природоохранная фотография. Там снимок является инструментом, помогающим рассказать о конкретной проблеме. Я отношу себя к этой категории фотографов.

РЕКЛАМА

Сейчас в мире есть сообщество природоохранных фотографов. Правда, в нашей стране мы только пытаемся его сформировать. В основе такого сообщества — триединый союз: ученые, фотографы и специалисты по природоохранной политике. Они формируют единую команду и вырабатывают единый продукт. И главное для фотографа здесь — рассказать о целях и задачах этой команды, показать конечному потребителю красивую понятную картинку.

У нас в стране есть большая проблема, результат советского менталитета: у нас вся природоохранная система ориентируется на тех, кто дает ей деньги, — то есть на чиновников. На самом деле чиновник дает деньги налогоплательщиков, и очень важно, чтобы люди видели, на что уходят их налоги.

Получится переломить такой подход к работе?

Сдвиги уже есть. Мы сделали три пилотных проекта. Один из них — фототур на озеро Маныч в Калмыкии. Второй наш проект назывался «От ружья к фотокамере», мы делали его в охотничьем хозяйстве, и это было ошибкой. Все получилось, но перспектив у него нет.

Почему?

Неправильно работать с животными, когда в любой момент может прийти охотник и убить зверя. Любая природная фотография — это работа с животными. Здесь важно найти с ними общий язык, чтобы они перестали бояться, чтобы они привыкли к человеку. А когда ты снимаешь — и здесь же животных убивают, научить зверя не бояться невозможно.

Чем отличается работа с хищником от работы с другими животными?

Высшие животные — млекопитающие, птицы также очень высокоорганизованны. Например, ласточки запоминают людей в лицо, и если какой-то человек обидит ласточку, его эти ласточки начнут преследовать.

Этого не дано даже людям — попробуйте вы узнать ласточку в лицо. За тысячи лет жизни бок о бок с человеком птицы изучили нас лучше, чем мы их. Это произошло из-за того, что для нас птицы — объект изучения, а мы для них — объект выживания. И им некуда скрыться от людей, потому что мы сегодня повсюду.

Животное нужно убедить, что мы не причиним ему вреда. И природоохранные фотографы здесь отличаются от всех остальных тем, что мы берем на себя ответственность за тех, кого снимаем, кого приручили. Мы не можем как остальные — взять и бросить их на фиг. Мы передаем животных вместе со снимками своим партнерам, работникам природоохранных территорий, чтобы на животных поехали смотреть экотуристы.

Ведь государство не может содержать такие природоохранные территории. Не только в России — во всем мире такая ситуация: заказники существуют за счет туризма.

Мне кажется, экотуры для россиян сегодня очень дороги.

Это совершенно не так. Ведь есть, например, не только далекая Камчатка. Мы сейчас с Черноземельским заповедником (Калмыкия) начинаем новый проект. Это будет сафари по примеру того, что делают в Африке. Мы думаем, что уже через три года группы на машинах смогут ездить по заповеднику, а рядом будут в естественной среде обитать волки, шакалы, антилопы.

И сафари в России уже на самом деле есть. Более того, это все рядом с Москвой — в Брянской области, в Калужской, в Орловской.

При этом сделать сафари среди копытных намного легче, чем среди хищников, которые более осторожны. Те же зубры, живущие в «Брянском лесу», — домашние животные, взращенные из ничего. В дикой природе они вымерли.

То же самое почти со всей промысловой фауной в европейской России — она вся сконструирована людьми, которые еще живы. Олени, кабаны, косули были практически уничтожены еще 400 лет назад. А люди сейчас считают, что они жили всегда.

Бывший директор «Брянского леса» Игорь Шпиленок рассказывал, как они встречались с партизанами, которые в этих лесах прятались во время Великой Отечественной войны. И их спрашивают: «Товарищи, а зачем вы приходили отнимать продукты у населения? Стрельнули бы лосишку или кабанишку». Бедные партизаны вытаращили глаза: «Какие лосишки? Какие кабанишки?» Ничего этого не было, все эти животные появились в лесах уже после войны. Была промысловая охота, но сейчас она отходит.

И что делать с расплодившимися животными?

Сейчас во всем мире идет тренд на экотуризм. Считается, что к 2020 году он будет приносить в мировую экономику около миллиарда долларов в день. Он уже сейчас развивается в два-три раза быстрее, чем другие направления туризма.

С чем это связано?

Люди живут в каменных джунглях, им не хватает природы. Чем меньше чего-то остается, тем больше на это спрос. Например, первые национальные парки появились в древнем Китае еще четыре тысячи лет назад. Назывались «Садами мудрости» — там можно было взглянуть на красивые цветы и непуганых животных, получить психологическую разгрузку. Сегодня это становится еще более востребованным.

Лично вам где комфортнее — в лесу или в городе?

У природоохранных фотографов есть правило полутора месяцев. То есть мы не должны работать «в поле» дольше этого срока, иначе наступает выгорание, человек устает, притупляется восприятие. Обязательно минимум на две недели нужно уезжать в большой город. Когда человек сам начинает дичать — это нехорошо. Нужно всегда оставаться цивилизованным, но уметь погружаться в дикую природу, иначе работа будет плохо выполнена.

Вы работаете в команде?

Все природоохранные фотографы работают в команде. Любители, которые снимают ради тщеславия, наоборот — чаще всего одиночки. У нас же в экспедицию идут фотограф, биолог и сотрудники природоохранной территории.

Вы ведь совмещаете фотографию с работой биолога?

Да, это для меня важно. Сейчас мы как раз устраиваем сафари, о котором я говорил, оно пройдет по степям и пустыням Калмыкии. Там потрясающая, неповторимая природа. Сейчас мы начинаем работу с животными, и года через два к ним можно будет запускать какие-то потоки людей, а в будущем, мы уверены, это будут тысячи посетителей ежегодно.

Я знаю, что уже сейчас вы устраиваете в Калмыкии фестиваль тюльпанов, который привлекает достаточно много туристов.

Там была огромная проблема: тюльпаны нещадно рвали. Когда-то зацветала вся степь. А потом степи, во-первых, распахали, а оставшиеся цветы рвали местные жители. В конце концов тюльпаны отступили на 40 километров от ближайшего села, а с другой стороны расположен другой крупный населенный пункт. И вышло так, что бедным цветам попросту стало некуда уходить.

Там неземная красота, но сделать мы ничего не могли. Жаловались в прокуратуру, в полицию, обсуждали с главами администраций — они поддакивали, но ничего не менялось. Тогда мы пошли по тому пути, который выбирают во всем мире: запрещать, закрываться — бесполезно, нужно наоборот — сделать эти места максимально открытыми.

Когда мы проводили первый фестиваль, сердце обливалось кровью. Мы пригласили артистов, все пели, плясали, веселились, а вокруг те же туристы рвали тюльпаны. Это было ужасно.

В этом году мы провели третий фестиваль, на который приехали уже 20 тысяч человек. И сейчас цветы уже практически не рвут.

Прививается культура?

Да, безусловно. Плюс к этому наш праздник притягивает всех местных «браконьеров» — местных жителей. И когда они туда приходят — слушают лекции, учатся и тоже начинают понимать, что тюльпаны рвать нельзя.

Я много работал за рубежом, и когда мы начали проект в Калмыкии, многие мне говорили, что русским нельзя привить эту культуру, что они быдло. Но я вижу, что это не так: в церкви, в музее все нормально себя ведут. Если создать систему и правила, то и с дикой природой наших туристов можно научить общаться.

Более того, наши туристы в Калмыкии сами ловили браконьеров. Там неподалеку колония пеликанов, и местные жители собирали их яйца на корм свиньям. При этом птица занесена в Красную книгу, она очень редкая, но люди этого не понимали. Так делали и их отцы, и их деды. Туристы браконьеров увидели и, конечно, задержали. В итоге одних уголовных дел было возбуждено более десяти, а административных и вовсе сотни.

Сначала местные полицейские пытались как-то замять эти дела, но потом, понимая, что люди с фотоаппаратам могут вынести историю с яйцами на федеральный уровень, моментально начинали работать. И менталитет очень быстро поменялся.

Один мужик из тех, кто собирал птенцов на корм свиньям, просто не понимал, в чем его преступление. Он говорил: «Ребята, это просто не нужно никому». А когда он увидел, что ради пеликанов люди едут из Сибири, из Калининграда, к нему пришло некое осознание.

С тюльпанами это тоже работает?

Безусловно. В этом году я поинтересовался у главы райадминистрации, есть ли какое-нибудь не использующееся под засев поле. Мы хотели там посеять что-нибудь, чтобы привлечь гусей и журавлей и сделать их частью фестиваля, чтобы и на них приезжали посмотреть люди. И глава администрации мне сказал, что район выкупит какие-нибудь поля у фермеров, и они сами все засеют. То есть чиновники видят в этом интерес и для района, и для местных жителей.

Фестиваль проводится далеко от Элисты?

Нет, всего в ста километрах. Там отличные дороги, место называется Уралан — это крохотный поселок.

Вы упомянули, что работали и работаете за границей. Где, с точки зрения логистики, организации процесса, снимать лучше?

Мне больше всего нравится Южная Африка. Там самый красивый парк, который создал Пауль Крюгер, бывший президент Трансвааля (независимое бурское государство, существовавшее в Южной Африке во второй половине XIX века — прим. «Ленты.ру»).
Парк появился в те времена, когда все еще полагали, что охрана природы никому не нужна, а сегодня это красивейший заповедник мира. Там работают 3,5 тысячи сотрудников, все сделано для людей. К работе привлекают местных жителей — это, кстати, обязательное требование любой природоохранной деятельности.

То есть там легче работать с животными?

Мы с коллегами вообще считаем, что самая пуганая фауна в мире — именно российская. Это результат того, что мы зверей долгое время отстреливали и уничтожали, но совершенно не охраняли.

Значит, для вас природоохранная деятельность первостепенна?

Кто-то из фотографов выражает через снимки свое «я», а мне лично все равно, кто снимает. Главная задача — сделать на земле рай для людей и зверей.

«Лента.ру» Беседовал Тимур Юсупов